Отзвуки серебряного ветра. Мы – есть! Вера - Страница 23

«Ну, Ведьма… – восторженно протянула Умница. – Ну, ты даешь… Что ж ты раньше молчала, что можешь легко всю эту сволочь перебить?»

«А я знала? – огрызнулась та. – Отбивалась просто».

Господин подошел к тридцать второй и взял ее за подбородок, внимательно уставившись девушке в глаза. Зеленые глаза юной красавицы были совершенно непроницаемы, только в глубине горела тщательно скрываемая ненависть. Он удовлетворенно кивнул – то, что надо. Сменить направленность ненависти очень просто. Потом сказал:

– Отойди в сторону, подождешь там. Тебя ждет еще один экзамен.

Тридцать вторая поклонилась и отошла в угол. Сразу пятеро охранников взяли ее под прицел, держа пальцы на курках.

– При первой попытке коснуться вероятности ты будешь убита, – негромко проинформировал ее господин.

– Что такое вероятность? – удивилась Ведьма.

– Нити, – ехидно ухмыльнулся господин. – Те самые разноцветные нити, из которых ты плела свои игрушки. Надо же, невежественное дитя сплетает связку Мархена, не имея при том никакого понятия о вероятностях. Стой спокойно, а то у охраны нервы на взводе.

Тридцать вторая замерла. Не хватало только спровоцировать охранников застрелить ее после того, как она сумела заинтересовать господина. Лучше стоять не шевелясь. Ноги вскоре затекли, но девушка не решалась сдвинуться с места. Страх и возбуждение колотили ее, она внимательно наблюдала, как господин заставлял остальных решать обычные тестовые задачи, делать еще что-то непонятное. Он досадливо морщился, несмотря на блестящие результаты, выданные почти всеми. О чем речь, даже задачи по многомерной навигации в гиперпространстве эти четырнадцатилетние девочки решали мгновенно, ничуть не напрягаясь. Память каждой была почти абсолютной. Но господин хотел от них чего-то другого. Отобрав еще двух, двадцать первую и двадцать девятую, далеко не лучших по тестам, он отошел в сторону и задумался.

– Остальные ваши, – обернулся господин к низко поклонившемуся старшему надзирателю.

Глаза того вспыхнули животной похотью. Отданные ему девушки в отчаянии застонали, кое-кто попытался дернуться, куда-то бежать, но надзиратели хорошо умели управляться со своими подопечными. Вскоре нейрохлысты заставили несчастных в судорогах корчиться на полу. Господин холодно смотрел на эту картину, секретарь зажмурился и отвернулся, что-то неслышно шепча себе под нос и кусая губы. Три отобранных застыли неподвижно, молясь про себя Благим, чтобы господин не передумал и не отдал надзирателям и их. Что эти звери творят с попавшими в их власть, каждая видела не раз, и при одной мысли о том, что ее ждет такая судьба, готова была на что угодно.

– Не при мне! – одернул господин какого-то надзирателя, ухватившего бьющуюся в корчах девушку за грудь.

– Простите, господин! – испуганно поклонился тот, отпуская жертву, только ткнув ее снова нейрохлыстом для острастки.

– Пшел вон, скот! Чтобы не забывался, получишь десять плетей. Старший надзиратель, ты слышал?

– Да! – вскинулся тот, прожигая провинившегося подчиненного гневным взглядом. – Будет исполнено!

– Забирайте их, – кивнул господин на корчащихся на полу от боли девушек, – и вон отсюда. Быстро!

Надзиратели, продолжая кланяться, похватали отданных им на потеху воспитанниц и поспешили скрыться с глаз человека, от которого зависела их жизнь. Не раз случалось, что вызвавшего его гнев надзирателя тут же расстреливала охрана. Ни один не хотел себе такой судьбы.

Вскоре в вестибюле остались только господин со своим секретарем, охранники и три отобранные девушки. Двадцать первая, двадцать девятая и тридцать вторая. На первый взгляд, они были совершенно одинаковы, кто не знал, что такое эти девушки, решил бы, что перед ним сестры-близнецы. На редкость красивые близнецы.

– Марен, – повернулся господин к одному из охранников. – Давай.

Мускулистый паргианец с насмешливой ухмылкой подошел к девушкам и с какой-то стати спустил штаны. Они с недоумением уставились на немалых размеров мужское достоинство, не понимая, что все это значит. Чего еще от них хотят?

– А теперь я приказываю доставить Марену удовольствие ртом.

Холодный голос господина заставил каждую замереть. И только потом до них дошел страшный смысл сказанных слов. С раннего детства в воспитанниц приюта вбивали, что сделать то, что им сейчас приказали, означает погубить себя. Означает потерять и жизнь, и честь, и саму душу. Означает стать проклятой Благими. Так это или нет, девушки не знали, но верили, что так. Ибо это было первое, что делали надзиратели с приговоренными. С теми, кого обрекли на смерть. Потому это унижение в сознании каждой воспитанницы питомника намертво срослось со смертным приговором.

– Я не буду делать этого, господин… – мрачно пробормотала двадцать девятая. – Не буду.

Он внимательно посмотрел в наполненные отчаянием и решимостью глаза девушки. Кивнул и скомандовал:

– Убрать!

Кто-то из охранников выстрелил из игольника, грудь двадцать девятой пересек ряд рваных отверстий, и она рухнула на пол, захлебываясь собственной кровью. Пару раз дернулась и затихла. Оставшиеся в живых две девушки замерли.

– Я жду, – холодно сказал господин.

Двадцать первая глухо всхлипнула, подошла к охраннику и упала перед ним на колени. Тридцать вторая закусила губу – Благие, неужели и ей придется пойти на такое страшное унижение? Господин молча смотрел на замершую возле охранника на коленях девушку. Потом коротко кивнул. Охранник плотоядно ухмыльнулся, взял двадцать первую двумя руками за голову и резким движением свернул ей шею. Отбросил труп в сторону и снова замер.