Отзвуки серебряного ветра. Мы – есть! Вера - Страница 21

Ни одна из этих девушек за всю свою жизнь не слышала ни от кого доброго слова. За малейшую провинность следовало жестокое наказание. Если какая-нибудь не сдавала тестов на интеллектуальное или физическое развитие, жизнь такой неумехи обрывалась в тот же день на глазах у остальных. Эта группа была не единственной в непонятном питомнике. Около пяти сотен точно таких же девочек и девушек от пяти до пятнадцати лет жили здесь. В их жизни не было ничего, кроме учебы, тренировок, тестов и наказаний. Ни одна не знала, почему она тут, для чего их учат, к чему готовят. Но к чему-то ведь готовили. Имен у них тоже не было, только номера. Запрещалось даже давать друг другу прозвища.

Когда воспитанницам очередной группы исполнялось четырнадцать, приходил загадочный господин. Он внимательно осматривал девушек, отбирал двух-трех, еще нескольких оставлял на дополнительную подготовку, а оставшихся отдавал в полное распоряжение надзирателей. Что те творили с не оправдавшими надежд, рассказать невозможно. В живых не оставалась ни одна, и умирали несчастные очень нелегко, испытав перед смертью все муки ада. Это происходило на глазах младших, даже пятилетних крох заставляли смотреть.

Тридцать вторая молча ждала главного события в своей жизни. Она долго готовилась к этому дню, тайно наблюдая и анализируя, кого брали, а кого нет. Помнила качества всех воспитанниц старших групп и знала, чего ждать от каждой. И готовила себя к испытанию, в случае необходимости меняя личности, как перчатки.

«Да все равно не возьмут!» – взвизгнула Злюка.

«Молчи, если жить хочешь, – посоветовала Умница, контролирующая на данный момент тело. – Не вздумай перехватывать контроль, все вместе подохнем!»

«Она права, – поддержала дожидающаяся своего часа Убийца. – Сиди и не рыпайся».

«Да ладно вам… – пробурчала Злюка. – Я же не эта дурочка мечтательная. Достало просто все…»

«Ведьма, ты готова?» – спросила Умница.

«Да, – отозвалась та, послав остальным задорный волчий оскал. – Нас им так просто удавить не удастся. Я парочку сюрпризов на всякий случай подготовила…»

«Смотри, чтобы из-за твоих сюрпризов нам туго не пришлось, – раздраженно бросила Хитрюга. – То-то старший надзиратель долго искал, кто его в отхожую яму спихнул. Скажи спасибо, что на семнадцатую, мир праху ее, подумал…»

Ведьма ехидно захихикала. Все остальные насторожено наблюдали за ней. Все, кроме спящей мечтательной Дурочки, которой очень редко позволяли просыпаться. Эта неприспособленная к жизни личность способна была за один день напрочь уничтожить все, чего остальные достигли за годы. После нескольких экспериментов ее усыпили и не давали просыпаться, пичкая нужной информацией во сне. Если бы не то обстоятельство, что именно Дурочка должна стать основной личностью, ее бы давно растворили. Но, увы. Приходилось мириться с ее мечтательностью, верой в совершенно невероятные вещи и непроходимой глупостью. Ну что такое, скажите на милость, любовь? Что обозначает это понятие? Или дружба? Или доброта? Разве такие вещи бывают? Нет, конечно. А эта идиотка верит в них. Противно даже.

Из-за угла вынырнули охранники и быстро заняли ключевые позиции, откуда простреливался весь вестибюль. Случалось, что кто-то из сошедших с ума воспитанниц пытался напасть на господина, и такого больше повториться не должно. Поэтому девушек держали под прицелом плазмеров. В стороне горел огонек включенной инфокамеры, транслирующей происходящее здесь остальным воспитанницам. Зачем? Ни одна не понимала. Тридцать вторая сделала для себя вывод, что этим господин пытался чего-то добиться от них. Как казалось Умнице с Хитрюгой, они сумели понять чего именно. По крайней мере, надеялись, что поняли. Ошибка ведь будет стоить жизни.

Послышались чьи-то шаги, и в вестибюле появился высокий мужчина с седыми висками, одетый в темно-серый костюм из тармиланского псевдошелка. Бриллиантовый узор на щеке принадлежал одному из высших аристократов княжества. Странно, год назад тридцать вторая не видела у господина этого узора. Лицо его выглядело спокойным, немного вытянутым, нос прямым, короткие волосы были черными с проседью. Серые, внимательные глаза скользнули по замершим у стены девушкам и сощурились.

Взгляд каждой воспитанницы источал физически ощутимую ненависть. И ужас. Смертельный ужас, что ее не возьмут, и она станет очередным примером для нерадивых. Господина сопровождал одного с ним роста мужчина помоложе, лет тридцати пяти, может быть, сорока, несший в руках небольшой биокомп. Его аристократическая невозмутимость дала трещину, и он избегал смотреть на обнаженных девушек.

– Ну что, Лоех, – повернулся к секретарю господин, – как думаешь, попадется нам сегодня что-нибудь стоящее? Или опять сплошные пустышки?

– Не мне судить, – отозвался тот, уставившись в пол, сегодня ему отчего-то было до боли жаль несчастных четырнадцатилетних девочек, не видевших в своей жизни ни одного светлого мгновения.

– Жалеешь их? – приподнял брови господин.

– Да, – мрачно ответил Ренни, уставившись в пол. – Я же человек, в конце концов. Слишком это жестоко.

– Понимаю, – на мгновение потеплели глаза его сюзерена. – И рад, что ты сумел остаться человеком. Но сам права на жалость не имею. При другом воспитании мы не сумеем получить ту единственную, которая нам нужна.

– Извините меня, – склонил голову секретарь. – Все понимаю, но трудно смириться, когда видишь их…

– Ничего, – позволил проскользнуть по губам легкой улыбке господин. – Справишься. Не первый год тебя знаю. Ты меня подводил очень редко. Надеюсь, Лоех, так будет и дальше.